Сохранивший для нас святыню

Когда отец Адриан согласился дать интервью, мы искренне обрадовались. Хотя многое о нем знали, ведь публикаций об этом удивительном священнике много. А еще он тот человек, который сохранил для Церкви чудотворную Казанскую Жадовскую икону Божией Матери.

По дороге в Инзу думали, с чего начать разговор? Звонок в дверь. Нас встретил такой домашний, такой добрый батюшка, что сразу стало легко на душе. И первый вопрос нашелся, на который он откликнулся с радостью: «Помните ли Веру Васильевну Полунину?» — «Ну как же, помню! Она самоотверженно ухаживала за архимандритом Даниилом (Куцуком), моим наставником. Как она живет? Знаете ее телефон? Давайте!»

«Вера Васильевна, дорогая! Не думал, не гадал услышать Вас…» — состоялся тот душевный разговор, который трудно понять посторонним. Обрывочные фразы, междометия… Но чувствовалось, что говорили о чем­то важном, дорогом. «Удивительная женщина, такая вера в Бога, высокая порядочность!» Работая медсестрой, она приходила с работы уже затемно, и начинались и вторая, и третья смена. Больная мать, больной, обезноженный отец Даниил, инъекции, перевязки… И при этом неукоснительное посещение храма, молитвенное правило. Всегда доброжелательная. А за плечами — расстрел отца в 1937 году, бегство семьи в Ульяновск, сестру матери посадили за то, что приютила семью репрессированного…

«Мы познакомились с отцом Даниилом в 1968 году, — поделился воспоминаниями батюшка Адриан, закончив разговор по телефону, — на приходе в Ташле Самарской епархии, куда его, своего бывшего ученика в Минской духовной семинарии, пригласил митрополит Иоанн (Снычев). А уже в мае 1969 года владыка назначает его благочинным приходов Ульяновской области.

Служил он сначала в Воскресенской церкви, что на старом кладбище, потом перевели в Неопалимовскую. Тогда в Ульяновске он один был с богословским образованием. Он мне рекомендацию в семинарию давал. До самой смерти отца Даниила длилась наша крепкая дружба».

Так и завязался наш разговор с отцом Адрианом. Он оказался человеком с юмором. Особенно когда речь шла о школьных годах. «Пионером был один день. Бабушка, как увидела красный галстук, говорит: «Внучек, собак на улице полно, иди повяжи». Внучек так и сделал!» Это о времени, когда даже за чуть помятый галстук ставили «неудовлетворительно» за поведение и на собраниях «прорабатывали». Но, видно, тогда он детской шалостью прикрыл не обычное послушание мудрой бабушке, но большее — свое право на выбор. Ведь в школе тогда действительно отстали, не обращали внимания, носит он галстук или нет.

— Батюшка, где Вы родились?

— Я из местных. Родился в селе Старотимошкино Барышского района.

— Когда начали в храм ходить?

— Еще до школы, наверное. Ближайшая церковь была в селе Малая Хомутерь, от нас это 35 километров. Ходили пешком. Бабушка Александра туда за лето раз двадцать сходит. Как только бабушка решила, что я выдержу эту дорогу, стала с собой брать.

— Тогда в Хомутери крепкий приход был?

— Да, люди очень любили свой старинный намоленный храм. Потому и закрыли его при Хрущеве. Но народ стал просить об открытии церкви. Писали в Ульяновск, в Москву, ездили по учреждениям, ходатайствовали, добивались правды. Тогда из Барыша прислали комсомольцев и тех, кто в милиции пятнадцать суток сидел за хулиганство. Они иконостас и все убранство топорами изрубили, посреди храма свалили и прямо там подожгли. У прихожан тогда руки опустились, больше об открытии храма не просили.Мы с бабушкой стали ходить в церковь села Кивать, это от нас за 40 километров. Бабушка несколько раз сводила меня туда, а потом уже один ходил.

— Трудно было сохранять веру в те годы?

— Я думаю, мне было легче потому, что село наше татарское. Все соседи — мусульмане, они свою веру не афишировали, но крепко ее держались. Верующие люди пользовались большим уважением, а к неверующим относились с некоторым подозрением, считалось, что от них всякого можно ждать. Не знаю, как сложилась бы моя жизнь, если бы я рос в русском или чувашском селе. Очень тогда большое давление было на Православную веру, всеми силами ее из людей выбивали. До сих пор в селах заметно, что пожилые люди боятся в церковь ходить. А мне повезло, никто и предположить не мог, что из татарского села церковный человек выйдет.

— В алтаре помогали?

— Нет, тогда детей и молодежь в алтарь не брали, властей боялись. Где­то в классе шестом я уже начал на клиросе помогать. Когда начал читать в церкви, кто­то обратил внимание, началась проработка в школе. Шум большой был, но как­то все обошлось.

— Вы после школы сразу решили в семинарию поступать?

— Да, очень этого хотел. Большое впечатление на меня произвело паломничество в Троице­Сергиеву Лавру, в которое меня взял настоятель Никольского храма села Оськино отец Наум. С тех пор и мечтал о семинарии. Но сразу поступить не удалось, по возрасту не подошел. Сказали, чтобы приезжал на следующий год. Тогда я устроился столяром на суконную фабрику в родном селе.

— Власти поступать не мешали?

— А как же! Сам первый секретарь обкома Скочилов моим делом занимался. Это был второй такой случай в Ульяновской области. Сразу после войны отец Александр из Коченяевки поступал. И вот после длительного «затишья» — я. Это считалось большим провалом в деле антирелигиозной пропаганды. Я тогда всего этого не знал. Порядок был такой, что сперва нужно было подать в семинарию документы, вернуться домой, а потом в конце лета ехать сдавать экзамены. Информация о поступающих передавалась уполномоченному Совета по делам религий, он уже сигнализировал на места. И начиналась работа, всеми силами пытались помешать. Скочилов поднял всех: парторганизацию района, коллективы колхоза, фабрики, школы, милицию, военкомат… Но мне, по Божией милости, помогли люди. И в отделе кадров, и в милиции нашлись те, кто помог мне вовремя уволиться с фабрики, решить вопрос с пропиской. Чудом я успел на экзамены.

— Как тогда складывалась судьба отучившегося семинариста?

— Нужно было делать выбор: продолжать ли учебу в духовной академии, становиться монахом или жениться. Я всегда хотел быть приходским священником у себя на родине. Думал о монашестве, но инспектор Московских духовных школ архимандрит Симон (будущий митрополит Рязанский) на постриг не благословил. Значит, надо искать невесту. Стал молиться преподобному Сергию. И как­то зашел к знакомому священнику. Он меня спрашивает: «Как у тебя с невестой?» Отвечаю: «Никак!» — «А вон, посмотри, сидит девушка». Я посмотрел и сразу почувствовал, что это моя супруга. На следующий день мы и обвенчались.

— Батюшка, разве так бывает, что на следующий день после встречи поженились и потом всю жизнь вместе прожили?

— Меня часто об этом спрашивают. Но так с нами случилось по молитвам преподобного Сергия Радонежского. Нас вера объединила. Матушка моя Вера, как и я, выросла в большой многодетной семье. Ее отец был военный и, хотя вынужден был вступить в партию, втайне верил в Бога и детей тому учил. Военных часто переводят с места на место. Когда их семья переехала в Тамбов, пришлось снимать жилье. Хозяйка квартиры верующая была, в Лавру ездила. В очередную поездку взяла с собой Веру. Та как раз оканчивала институт. А в Лавре у старушки батюшка был знакомый. Вера ему дипломную работу проверяла. По промыслу Божиему у него мы и встретились.

Перед окончанием семинарии ректор владыка Владимир (потом он стал митрополитом Киевским) спрашивал «Кто куда хочет?» Я говорю: «В Ульяновск». Владыка меня отговаривал, пять раз предлагал поехать в другие епархии: «Ведь Ульяновская область самая безбожная!» Говорю владыке: «Родился бы я на Черном море, поехал бы туда». Я свой выбор сделал.

Митрополита Мануила, который благословил меня поступать в семинарию, уже не было в живых. Самарской и Ульяновской епархиями управлял владыка Иоанн (Снычев). Я в это время еще в раздумье был: может, в академию поступать, ректор владыка Владимир звал. К матушкиным родителям поехали. Жена снялась с учета. Через месяц вернулся и сразу к ульяновскому благочинному отцу Даниилу. Тот звонит владыке: «Нашлась пропажа!» — и трубку мне передает. «Ты почему не объявляешься?» — «У меня до сентября еще есть время подумать, я в академию хочу» — отвечаю. Владыка Иоанн говорит: «Приезжай, все твои документы пришли. Хочешь в академии учиться, такую возможность дам. Сможешь к утру приехать?» — «Постараюсь». Он меня и рукополагал, 30 июня 1973 года — во диакона, а 1 июля того же года — во священника.

— Что тогда представляла собой Ульяновская епархия?

— Власти не позволяли назначить сюда правящего архиерея, наши приходы были в подчинении у соседнего Самарского владыки. Епархия была предоставлена сама себе, имела плачевный вид, управлялась практически уполномоченным Совета по делам религий. Владыка приезжал, договаривался. Постоянно были попытки закрытия немногих остававшихся церквей. Так было и с Никольским храмом в Оськино Инзенского района. Причину для его закрытия нашли вескую — аварийное состояние здания. Прихожане горой стояли за свой храм, но ремонтировать его не разрешали. Старенький священник, который тут служил, был другом семьи главы района, даже нянчил того в детстве. Пока он был жив, храм не трогали, а как он умер, решили непременно закрыть. Приход нужно было спасать. В это пекло владыка Иоанн меня и кинул. Видно, меня в семинарии отрекомендовали ему хорошо.

Нам не разрешали ни ремонтировать, ни красить. Наконец написали в идеологическую комиссию ЦК КПСС, что вот такая у нас борьба ведется с религией. В Москве создали комиссию для проверки ситуации, перед ее посещением местные власти приехали ко мне ночью, велели начинать красить храм. Не только эту церковь позволили отремонтировать, но и все мечети и церкви области! Владыка Иоанн вспоминал: «Батюшка, сколько мы с тобой бумаги исписали? Рулоны!»

Только жизнь стала налаживаться, новая напасть: в военкомате грозили в армию меня забрать. Слали одну бумагу страшнее другой. Секретарь райкома и военком сказали: «Мы не мы будем, если этого попа не подстрижем и не побреем». А у меня матушка беременная, своего жилья нет, по съемным квартирам ютились. Владыка посмотрел, как мы маемся, и спросил: «Сколько нужно, чтобы дом купить?» — «5 тысяч рублей», — отвечаю. Владыка дал две с половиной тысячи, на полдома хватило. И говорит: «Ну, матушку твою мы как­нибудь прокормим, а ты все же пойдешь служить в армию».

— Так Вас и забрали?

— Нет. Девять месяцев меня мурыжили. А потом оба моих обидчика попались на перепродаже машин, оба лишились должностей. Да и общественности побаиваться стали, люди за меня вступились. Из Кивати, например, мужики приходили: «Ты, батюшка, чуть что, скажи нашим бабам, мы поможем».Так и не решились меня в армию забрать.

— Удавалось в то время вести дело духовного просвещения?

— Литературы духовной никакой не было. На приходах никто практически не проповедовал. Но между собой люди делились, кто­то что­то прочитает, услышит, вот около церкви этим и обменивались.Когда я стал служить, то начал говорить проповеди. На Литургии говорил, и после чтения Евангелия, и после отпуста. После всенощной обязательно говорил, объяснял ход богослужения. Когда об этом узнали, стали оставаться до конца службы, а то до этого после помазания прихожане расходились. Проповеди любили слушать долго, это сейчас информации много, больше десяти минут слушать не могут. Тогда с жадностью каждое слово ловили. Молитвословы от руки переписывали. Те прихожане отличались от нынешних. Были еще живы люди, которые застали, как они говорили, «мирное время», то есть время до Первой мировой войны. Другая закваска была, даже лица были другие. Семьи были большие, пять детей самое малое. Приход наш всегда очень посещаемый был. На Пасху до 8 тысяч человек собиралось.

— Как случилось, что Вы стали хранителем Казанской Жадовской чудотворной иконы Божией Матери?

— К нам в церковь много лет ходила одна бабушка, умная, наблюдательная. Она очень ко всему приглядывалась, как я потом понял, неспроста. Оказалось, она была женой Николая Алексеевича Ираклионова и в их семье тайно хранилась Жадовская икона после разрушении монастыря. Потом по ее совету стал приходить ее муж. И как­то он говорит: «Батюшка, ведь я к вам не просто так хожу.

Посмотрел на домик Ваш, как Вы с матушкой живете. Чудотворная икона хранится у меня, и я решил передать ее Вам. Но с условием: сделать оклад. После того, как сняли с иконы ризу, у меня сердце неспокойно. Я оклад из жести пробовал вырезать, но это все не то. Если вы сумеете сделать ризу, не с бриллиантами, конечно, тогда я вам икону отдам». Где это можно было в Советском Союзе сделать? Задача казалась неразрешимой.

— Как же Вы справились?

— У меня сестра в Санкт­Петербурге живет, и мы приехали к ней показать город детям. В Эрмитаже я долго наблюдал за работой реставраторов. Потом спросил у бригадира: «А ризы делаете?» Он сказал: «Мы делаем все». Я объяснил, что нам надо сделать ризу с полудрагоценными камнями и стразами. Отвечает: «Давайте кальку, сделаем». Все это я передал Ираклионову, он нарисовал, как мог, контур иконы, который мы и отослали реставратору. Рождественским постом ее привезли.  Ираклионов говорит: «Еще одно условие: чтобы был отслужен водосвятный молебен с акафистом». Поставили икону на стол, помолились, и он передал икону, взяв с меня слово — никому об этом не говорить. Николай Алексеевич плакал, как ребенок, прощаясь со святыней. Он часто потом приезжал к нам. Рассказал историю иконы. За несколько дней до разгрома монастыря последний его настоятель архимандрит Каллист передал ее на хранение местному врачу Сергею Алексеевичу Архарову. В 1937 году Архаров вместе с женой были арестованы. Перед арестом он успел сказать теще, чтобы передала икону Николаю Алексеевичу Ираклионову, бухгалтеру на лесопильном заводе. Тот, несмотря на то, что закончил до революции Сызранское духовное училище, священником не стал. Его дед, священник Троицкий, не благословил, предвидя будущие гонения на Церковь: «Пусть хоть кто­нибудь из семьи останется в живых». Ираклионов вел очень осторожный образ жизни, опасаясь за доверенную ему святыню. Лишь в дни празднования Казанской иконы Божией Матери образ втайне ненадолго выносили на родник. Надо же, я мальчонкой там с бабушкой был на этих тайных молебнах и не знал, что икона была та самая, чудотворная. В праздники бабушки молились на родничке, икону утром рано приносили и до 8 часов утра уже уносили.

Двадцать лет святой образ хранился в нашей семье. Мне Ираклионов передал завет врача Архарова вернуть икону во вновь открытый Жадовский монастырь и его слова: «Сохраним чудотворную икону Божией Матери — монастырь возродится!» Когда владыка Прокл к нам приезжал, он всегда останавливался перед этой иконой. Были у меня и другие иконы, хорошего письма, в красивых окладах, а он встанет перед этой, украшенной простыми стекляшками, и замрет. Спрашивает о ней. Отвечаю, что не знаю, две, мол, у меня одинаковые рамки есть, вот и стоит этот простенький образ для симметричности. Я молчал, помня о данном обещании.

— И когда же Вы рассказали об иконе владыке?

— Лишь после открытия Жадовской пустыни. Когда мы пили чай у меня дома, владыка говорит: «Тяжело идет возрождение монастыря. Если бы сохранилась чудотворная икона, все было бы по­другому!» Тогда я сказал: «Владыка, она осталась. Это та, перед которой вы всегда у меня останавливаетесь». Владыка сразу вышел из­за стола, зашел в комнату, где была икона, заплакал, встал перед ней на колени. Потом комиссию создали, чтобы установить, та ли эта икона. Икону обмеряли, сравнивали с сохранившимися описаниями. 2 мая 2003 года было освидетельствование, и тогда же состоялось освящение места закладки храма в честь Казанской иконы Божией Матери в Жадовской обители. Был сделан новый оклад, специальный резной киот, и икона Божией Матери встала на свое место. Монастырь с этого момента сразу начал расти.

Жадовская икона для меня родная! В советское время напастей было много, но всегда присутствовало ощущение, что Божия Мать не выдаст. Как стена вокруг нас была. Когда икону отдал, почувствовал, что все разгорожено.Но я нисколько не сожалею, ведь теперь святыня явлена всем людям. Рад тому, что послужил Божией Матери. И монастырь мне родной, я же там постригался.

Беседовали иеромонах САВВА (Марков) и Любовь ГРУЗИНЦЕВА

Справка

Архимандрит Адриан (в миру Николай Шитов) родился 1 сентября 1949 года в рабочем поселке Старотимошкино Барышского района Ульяновской области. С раннего детства был приобщен к Православной вере своей бабушкой Александрой. Окончив Московскую духовную семинарию, 30 июня 1973 года был рукоположен во диакона, а 1 июля того же года — во священника. С 9 июля 1973 года несет послушание настоятеля Никольского храма с. Оськино Инзенского района.

Сегодня архимандрит Адриан является духовником Барышской епархии, благочинным Инзенского округа. За свои многолетние усердные труды на пользу Матери­Церкви он много раз удостаивался высоких церковных и государственных наград. Награжден орденом Дружбы. Архимандриту Адриану присвоено звание «Почетный гражданин Инзенского района».